Сон, только лишь сон… (с)

Недавно в разговоре один мой приятель (надо сказать, то еще подобие Астариона из Балдурских Врат, на сколько вообще такой психологический типаж возможен в нашей повседневной жизни) надоумил меня … записывать сны. Разговорились мы как-то ввечеру «обо всем и ни о чем», и я не то понял, не то вспомнил (хотя забывал ли вообще?), что мне, как и ему, иногда приходили ночью во сне такие чуднЫе вещи, каких нарочно не придумаешь. Вещи неожиданные, вещи странные, иногда страшноватые, иногда забавные, по воспоминаниям которых, при желании, можно набросать строчку-другую. И если многоуважаемому мною АлексанМихалычу Покровскому «иногда ночью снится лодка», то мне, как минимум до поры, до времени, снились раньше циклопические, но пустые и полуразрушенные города темно-красного кирпича и серого бетона на берегах рек, через которые перекинуты длинные, столь же циклопические мосты из тусклой стали. В городах этих обычно была ночь или сумерки, и ты идешь по улицам, и знаешь, что вон там, где горит вдалеке огонек, нужно будет войти в не то разрушенный, не то недостроенный дом, в лабиринт гулких коридоров, и в комнате с крошащимся кафелем на стенах, в которой льется из разбитых чугунных труб вода – отчего-то всегда оно было так, всегда вода, и всегда эти проклятые разбитые трубы – за спиной окажется оно. Оно большое, очень большое, тяжкое, полное сокрытой геркулесовой силы и, хотя ты не знаешь, каково оно — так ни разу и не показалась, гадина – тебе обязательно надо войти. И встретить. Отчего – не знаю. Иногда оно убегало по мокрым улицам, неслось где-то впереди, а ты почти бежал, даже летел прыжками за ним, и сердце замирало в груди, а иногда весь сон был сплошное ожидание этой встречи, от которой уже привычно продирает морозом по загривку, но… ничего, мы люди привычные. Надо – значит, надо. Сны эти снились мне в юношестве, и потом, все реже и реже, в молодости, лет до 28-30,
а затем, вроде бы, утихли. Однако ж, как оказалось, не совсем. Их отголосок около года назад снова показался, обозначил себя и я, сам не знаю, отчего, таки-записал его. И забыл. Разговор с Вампирейшим напомнил об этой записи. Я покопался в папках рабочего стола – и, неожиданно, нашел. На старости лет (а я никогда не был активно привержен сетевому общению) наш форум, порой в самых неожиданных и шуточных, казалось бы, вопросах, дергает мне внутренние «провода и струны» совершенно неожиданным путем. Так что пусть и этот… гул проводов побудет тут. Авось, зачем-нибудь пригодится.

…Высокий, худой человек медленно шел по заросшему короткой травой проулку, зажатому с обеих сторон длинными пятиэтажками. День был светлый, но облачный, неяркое солнце стояло в самом зените, отчего на траве не лежало ни тени, а сам проулок бежал по своему кирпичному ущелью блестящей зеленой дорогой. Слева – ярко-белая стена с рядами одинаковых, кажущихся непрозрачными, окон, справа – другая такая же, и бледное, высокое небо над ними. Вокруг – ни души. Человек, осторожно ступая, остановился у стены одного из домов и долго, пристально всматривался в тонкую трещину, что отделяла стену от неширокой асфальтовой полоски, идущей вкруг дома. Взгляд его скользил по самой нитке трещины, задерживался на неглубоких нишах подвальных окон, пробегал по серой линии кладки меж кирпичей, по наскальным письменам детских рисунков, и снова возвращался к трещине. Он искал, он ждал. Это всегда происходит внезапно – из такой трещины, или из неприметной ямки в земле у оголовья канализационного колодца, а иногда и просто из почвы как будто под давлением выплескивает копошащийся пучок длинных и тонких, похожих на паучьи, черных лап, и на каждой – тонкая, незримая почти полоска бритвенно-точеной стали. Выплескивает, и почти мгновенно прячется обратно, как будто и не было ничего, вот только потом старушка у подъезда недосчитается любимой дворняги, или будет ходить от дома к дому усталый участковый милиционер, спрашивая загнанно и без надежды: “Ребенка из пятой квартиры никто не видел?”. …Они, почему-то, часто любят подражать большим насекомым. Может, им так охотиться проще – жертва пугается, и не успевает отскочить. Впрочем, попробуй, отскочи, особенно, если солнца нет и тени уже легли плотно. Человек глубоко вдохнул, надолго задержав дыхание. Трещина была спокойна. Но что-то не давало просто встать, развернуться и уйти. Неприятное, щекочущее чувство ходило где-то между лопаток, а потом тонким и прочным металлическим обручем ложилось на ребра и легкие. Что-то было не в порядке. Это всегда сложнее всего – понять, где кончается внимательность, чутье, сосредоточенность, и начинается паранойя. Особенно, когда ты один. Он смог бы куда яснее, точнее узнать, распутать то, что чувствовалось, будь он вместе с остальными. Но пока он был один. И он слушал. Вот ветер пролетел мимо, прохладный и ясный, расшевелил волосы, дернул полу куртки. Вот течет, пульсируя, где-то в метре или полутора под землей, вода в трубах из металла и пластика, а навстречу ей, в других, грубых и чугунных, бежит темный и мутный поток. Вот птица пролетела почти у самых крыш, и уселась на окно предпоследнего этажа, стукнула тонкими своими коготками по тонкой жести отлива. Это обычные, привычные, нормальные звуки и ощущения для человеческого жилья, города, дня. Он не чувствовал внутренним взглядом ни теней, ни отголосков чьего-то страха. Но что-то все равно упрямо было не так. И все бы хорошо, да что-то не хорошо, как было написано в далеком его детстве в потрепанной книге со сказкой. Но нет, все же – не здесь оно, а где-то впереди, дальше. Высокий человек поднял голову наверх, к небу, медленно протер ладонями бледное лицо.
Он ходил меж домов – этих и соседних, столь же неотличимо похожих на прежние, так же разделённых линиями нестриженной, но короткой еще травы, около двух часов. Редкие прохожие куда-то торопились мимо, иногда его провожали взглядом старушки у тихих подъездов, или матери с колясками, чинно гулявшие по узким тротуарам. Он, почти не глядя, обходил их, чтобы успеть нырнуть в едва наметившуюся тень от балкона или чахлой рябины, и снова, незримо и неосязаемо для других, прислушаться. Но все было тихо. Лишь однажды, недалеко от детской площадки, где радовались первому весеннему теплу цветасто разодеты карапузы, да чирикали воробьи, что-то темное, скручено-жесткое, резкое пронеслось мимо его внутреннего взгляда по самой границе и кануло в неизвестность. Он почти моментально нашел «дыру», которую оставило за собой это нечто, и почти полчаса, затаившись, прикинувшись отдыхающим на линии раздела солнца и теней бездельником, караулил тварь на обратном её ходу. Караулил, чтобы, как только она покажется наружу, расплющить, размазать, растереть её в порошок. Однако, тварь растворилась там, откуда пришла. Он почувствовал, когда «дыра» затянулась, и понял, что больше тут ему делать нечего.
И был день, и стал вечер. Высокий человек вышел из автобуса на остановке в центре. За прошедшие часы почти неосязаемый у земли, но упорный и сильный в высотах ветер разогнал облака и собрал их, будто гигантское одеяло, складками у западной стороны горизонта. Зябкий весенний день догорал, заходящее солнце тусклым рыжим огнем плясало на стеклах, и зажигались на улицах первые фонари…